– Да-да, Игорь Николаевич, нашлась. Нашлась, нашлась… – Ну вот, я же вам говорил, а вы волновались. Так что, Екатерина Евгеньевна, отдыхайте. Завтра будет тяжелый день. В половине девятого, если вы не забыли, собирается вся бригада, а в одиннадцать у меня консилиум.
– Да, непременно буду.
– Что ж, прекрасно, – удовлетворенно заметил Руднев, когда Каштанова положила трубку. – Учтите, ваш телефон прослушивается, за вами следят, и не делайте никаких опрометчивых движений, если вам дорога жизнь дочери. Надеюсь, вы меня поняли.
Полковник вышел из квартиры. Женщина уткнулась лицом в ладони, и слезы потекли сквозь пальцы.
Никогда еще в жизни Екатерина не чувствовала себя настолько беспомощной.
Она даже не задавала себе вопросов: что делать, к кому обратиться, как выходить из этого страшного положения.
Полковник Руднев, сидя в машине на заднем сиденье и куря сигарету, довольно потирал руки.
«Ну что ж, дело сделано, можно сказать. Каштанова сломлена и будет действовать по моей указке. Она, как зомби, выполнит то, что я ей прикажу. И несколько капель прозрачной жидкости, изобретенной Симаковским, оборвут жизнь президента. Да-да, оборвут! Он небось лежит себе в палате и думает, что операция на сердце вернет ему былую силу, уверенность в себе и он опять, как и прежде, будет повелевать. Будет подписывать указы, снимать, назначать – останется президентом еще на четыре года. Но нет, этому не бывать. Машина запущена, будем надеяться, что никто ее не сможет остановить».
Полковнику Рудневу хотелось схватить телефон, позвонить шефу и сообщить радостную весть.
"Ладно, торопиться не стоит. Позвонить и увидеться с некогда всесильным шефом еще успеется, и деньги получить всегда успеется. Да что деньги – власть.
Скоро в моих руках будет власть, и тогда уж я всем покажу что почем. Все станут произносить фамилию Руднев с таким же почтением и страхом, как еще недавно произносили фамилию шефа".
Утром, как и в другие дни на протяжении нескольких последних недель, к дому Екатерины Каштановой подъехал служебный автомобиль, и ассистентку доктора Козловского, а теперь сменившего его доктора Борисова, доставили в Центральную клиническую больницу. Каштанова не спала всю ночь, смертельно изнервничалась.
Она боялась заходить в комнату дочери, боялась смотреть на ее игрушки, понимая, что стоит ей прикоснуться к какой-нибудь кукле, как с ней случится истерика.
Покрасневшие от слез глаза, потерянный, затравленный взгляд, бледные щеки и дрожащие руки – все говорило о том, что у молодой женщины большая беда.
Полковник Руднев встретил Екатерину в холле.
– А что это вы так скверно выглядите, Екатерина Евгеньевна?
Приободритесь, все хорошо. Часа через два вы сможете поговорить со своей дочерью, это я обещаю. Могу сообщить, что она хорошо спала, хорошо позавтракала. Вы сами научили ее обходиться без матери. Так что не волнуйтесь.
Пусть ваше материнское сердце бьется ровно и спокойно. Я вас провожу до кабинета, – он взял Екатерину Каштанову под руку и повел ее к кабинке лифта.
Там, в лифте, полковник Руднев и передал Каштановой ампулу с прозрачной бесцветной жидкостью, объяснив, что надо будет сделать часов за семь-восемь перед началом операции. На пятом этаже Каштанова покинула лифт, а полковник Руднев спустился вниз, где принялся распекать своих подчиненных.
Екатерина Евгеньевна как тень шла по коридору.
Она слышала биение своего сердца, готового вот-вот остановиться. Вдруг, что-то решив, Каштанова развернулась и направилась обратно к лифту. Через несколько минут она стояла перед дверью в палату, где лежал ее бывший шеф Федор Казимирович Козловский – единственный человек, которому она доверяла безоговорочно.
После автомобильной катастрофы Катя уже не раз навещала Федора Казимировича, но сейчас никак не могла заставить себя войти в палату. Наконец, решившись, она открыла дверь и тихим, сдавленным голосом поприветствовала Козловского. Затем, даже не справившись о его здоровье, неуверенно присела на стул рядом с кроватью.
– Что-то случилось, Катя? – озабоченно спросил Козловский.
И Екатерина не выдержала. Она расплакалась, схватила с тумбочки стакан с водой, и тот застучал о ее зубы.
– Говори же! – строго велел ей доктор Козловский.
…Через десять минут Федор Казимирович знал все, что произошло. Екатерина почувствовала некоторое облегчение. Она вытащила из кармана халата ампулу и протянула Козловскому. Тот взял ее, повертел в руках, зачем-то взглянул на свет и пожал плечами. А затем попросил Каштанову достать ему из тумбочки сотовый телефон и принести из его кабинета записную книжку.
Подав Федору Казимировичу телефон, Катя бросилась выполнять его вторую просьбу, а Козловский набрал номер, который просил его запомнить Сиверов.
Глеб ответил на телефонный звонок сразу же. И прикованный к больничной койке кардиохирург пересказал ему все, что узнал от своей ассистентки.
– Что нам теперь делать?
Глеб, несколько мгновений подумав, произнес почти шепотом:
– Вести себя так, будто ничего не произошло. И скажите Каштановой, чтобы она четко следовала этому совету.
– А что делать с ампулой?
– У вас есть сейф?
– Конечно.
– Я думаю, Федор Казимирович, в больнице без труда можно найти похожую ампулу? Тем более, вы говорите, что на ней нет никаких надписей.
– Разумеется, можно. А надписи, если есть, и смыть не сложно.
– Так вот, пусть Каштанова найдет похожую ампулу с какой-нибудь дистиллированной водой или физиологическим раствором и носит всегда при себе.